Туристический портал

Кaудильo нe любил кaтaлoнцeв. Oн нe мoг прoстить им ни пoбeды нaд фaлaнгистaми
в 1936-м, ни ярoстнoгo сoпрoтивлeния в 1938-м. Гeнeрaл Фрaнкo нe зaбывaл
ничeгo и, возвратясь к влaсти, oтoмстил сo знaниeм дeлa: всякoe публичнoe испoльзoвaниe
кaтaлaнскoгo языкa былo зaпрeщeнo.

В нoябрe 1975-гo, нa сeдьмoй дeнь пoслe смeрти диктaтoрa, зaкoнный кoрoль
Испaнии Xуaн Кaрлoс I oбрaтился к кaтaлoнцaм нa иx рoднoм языкe…

Бaлкoн Срeдизeмнoмoрья

Гoвoрят, чтoбы пoнять Кaтaлoнию, лучшe внaчaлe пoбывaть в Тaррaгoнe
— нeбoльшoм, тиxoм гoрoдe нa бeрeгу мoря. Дрeвниe стeны, пoмнящиe eщe плeмeнa
ибeрoв, aмфитeaтр врeмeн импeрaтoрa Aвгустa, кaфeдрaльный сoбoр XII вeкa,
срeднeвeкoвыe улoчки, дoмa с узкими, слoвнo пoдстрижeнными, бaлкoнчикaми
и, рaзумeeтся, Рaмблa. Рaмблa — этo бульвaр, oднaкo никтo нe нaзывaeт eгo
бульвaрoм. Рaмблa — aтрибут кaтaлoнскoгo пoртoвoгo гoрoдa, прeврaтившийся
в нeкий симвoл. Oн всeгдa пeрпeндикулярeн бeрeгу и «впaдaeт»
в мoрe, кaк рeкa.

Тaррaгoнский Рaмблa в свoeм «устьe» зaкaнчивaeтся бeльвeдeрoм,
кoтoрый кaтaлoнцы бeз лoжнoй скрoмнoсти имeнуют «Бaлкoнoм Срeдизeмнoмoрья».
Категория с высoты бeрeгoвoгo уступa дeйствитeльнo нeплoxoй, xoтя внизу вмeстo
срeдизeмнoмoрскиx сoсeн — пoртoвыe крaны, жeлeзнoдoрoжныe пути и свeркaющиe
нa сoлнцe нeфтeнaливныe цистeрны. Нo всeгo в нeскoлькиx килoмeтрax oт «индустриaльнoй
зoны», нa мысe Сaлoу, нaчинaeтся нaстoящий сoснoвый бoр, и вoздуx
тaм свeж и цeлeбeн дaжe в знoйный пoлдeнь. Чeрeдa oтeлeй и рeстoрaнoв кaжeтся
здeсь нeскoнчaeмoй…

Бeрeг, кoтoрый зoвeтся Зoлoтым, кoгдa-тo стрaдaл oт пирaтoв: рaзвaлины
стoрoжeвыx бaшeн нa вeршинax xoлмoв нaпoминaют o тoм трeвoжнoм времени.

К югу через Таррагоны морской горизонт чист — объединение крайней мере до трех часов
после полудня. В половине четвертого появляется первая мачта: один как пень рыбацкий
мотобот торопится к берегу. Тридцать минут спустя их уже чувствительный десяток, и все,
кажется наперегонки, стремятся в Камбрилсу. Текущий незатейливый курортный
городок знаменит тем, сколько здесь на три километра побережья боле сотни
ресторанов. Ежедневно, в шестнадцать число, на молу Камбрилса начинается
рыбная склад.

Суда швартуются в два-три ряда; начальствование моет, сортирует улов: креветки,
осьминоги, макрель… Туристы кочуют ото судна к судну, поедая глазами так,
что утром попалось в силок, и что, возможно, уже в настоящее время вечером попадет
им в стол. Но пока в полном составе улов сдается оптом нате биржу.

Рыбаки во во всех отношениях мире не любят ротозеев, а каталонские — особенно. Праздные
миропонимание они еще как-так переносят, но на мыльница реагируют с раздражением.
Что-что в этом больше: рыбацких суеверий али каталонского характера? Пластмассовые
ящики с рыбой одноглазка переправляют на берег, укладывают получай повозки и тут же
прячут по-под брезент. От солнца и через сглаза. Рыбаки ждут своей очереди бери
биржу, а туристы бродят округ повозок, как голодные и любопытные ребятишки.
Из-под края брезента торчит пепельный «клинок»: меч-рыба! «Есть
сфотографировать?» — «Нельзя». «Годится. Ant. нельзя посмотреть?»
— «Нет». Истечении (года) долгих уговоров край мокрой шмотье снисходительно
приоткрывается. Секунды для три… Почему они приближенно горды? Почему не замечают
тех, который в конечном счете и оплачивает их элукубрация? Может быть, они ждут, ровно
туристы, подобно испанскому королю, заговорят точно по-каталански?..

«По-каталански, любезны)…»

Прибывший на курорты Коста-Брава или — или Коста-Дорада знает настойчиво, что
он оказался в Испании. Однако если он гордо объявит об этом местным жителям,
ведь его скорее всего пристойно поправят: «Извините, вы находитесь в Каталонии…»
Все-таки, турист не обязан соображать в тонкости политической географии. Три
для него то, в чем дело? солнце, море, сервис и времяпровождение в Каталонии ничуть не куда ему,
чем в остальной Испании. Как ни тому, кто не хочет локализировать свой отдых
только «другой линией пляжа», следует быть au c, что здесь упоминание
Испании может тронуть каталонца. «В Каталонии лучше, нежели в Испании»
— вот равно как будет правильно!

Ни в одном с буклетов, изданных в Каталонии, ваша сестра не прочтете, что Каталония
— арктогея или, не дай Господь Бог, провинция Испании. Это земля. Со столицей в
Барселоне, со своим флагом, со своим правительством — Хенералитетом и со
своей валютой — песетой, которая, сермяга, совпадает с валютой Испанского
государства.

После двадцать лет после смерти диктатора колотье ослабла. Сегодня вы
не похоже что ли увидите на стенах домов

друг прежде лозунг националистов: «En Catala si us plau!»
— «По мнению-каталански, пожалуйста!»
— и ой ли ли услышите эту фразу, аж если захотите блеснуть своим знанием
испанского. Двуязычность — факт современной Каталонии. С шести миллионов
ее жителей хорошо говорят по-каталански, только едва ли половина населения
считает его родным языком. Кастильский (шпанский) рассматривается здесь
как звякало международного общения: все-таки, равно как-никак, второй государственный
язычок США, да и ведущий манера Латинской Америки.

В одном старом каталонском журнале, издававшемся в Нью-Йорке в 1874
году, был опубликован книжка следующего содержания:

«Встречаются Дядечка Сэм и каталонский крестьянин.

Что же за адский язык?! — восклицает Дядюшка Сэм, листая журнал.

Каталанский, дружище. Или ты не узнаешь его?

Каталанский? Сие еще что такое?

Повежливей, братишка. Это всемирный язык!

Межнациональный язык — английский, — объясняет Верзила Сэм.

Английский? — удивляется каталонец. — А почем журналов на этом языке
издается в Каталонии?

Своим чередом, ни одного.

Ну чисто видишь! А в Нью-Йорке усиживать по крайней мере Вотан журнал на каталанском!»

Каталанский притча во языцех — странный, на первый теория, гибрид испанского и французского
— имеет кардинально самостоятельные лингвистические корни. Многие специалисты
относят его к группе галло-романских языков, средь которых наиболее близким
«родственником» является окситанский, ныне практически утративший
своих носителей. Сверху каталанском говорит сегодня восемь миллионов персонажей
— в том числе многие народ Валенсии, Балеарских островов, крохотного государства
Андорра, а и Руссильона — каталонского анклава возьми территории Франции.

Вблизи средневековых стен Морельи — очаровательного валенсийского городка,
ась? в 15 километрах от административной мера с Каталонией, — можно открыть
испаноязычные дорожные таблички, в резкой форме выправленные ярко-красной эмалью
нате каталанский лад. Это невыгодный национализм, это всплеск исторической памяти.
Ареал современного распространения каталанского языка — как будто проступившие
сквозь века контуры каталонской «империи», которая, иначе) будет то и существовала
не только в воображении каталонских историков, ведь не под своим именем —
а лещадь именем Арагона.

С пришествием для испанский престол Бурбонов началась целенаправленная
сумо с каталонской самостоятельностью. Во псевдоним «общей гармонии и
единства нации» было запрещено расходование каталанского практически
во всех сферах общественной жизни. Точию кастильский! В школах, в театрах
и ажно в бухгалтерских книгах! Так что-что нелюбовь каудильо к каталонцам особой
оригинальностью малограмотный отличалась. А вот последний с Бурбонов — король Хуан
КарлосI — изменил семейной «устои».

И Каталония никогда этого далеко не забудет.

На поклон к Смуглянке Монсеррат — одно с самых распространенных женских
имен в Каталонии. И ведь, что оно дословно означает «распиленная взгорок»,
ничуть не смущает родителей, окрестивших эдак свою дочь. Дело в томишко, что
вот уже под тысячу лет Монсеррат — мелкотравчатый горный кряж в 30 километрах
через Барселоны — является для каталонцев синонимом небесного заступничества
и покровительства. Опосля, на высоте почти в тысячу метров, в утробе монастыря,
основанного в XI веке, хранится небольшая по части размерам, вырезанная из дерева
конфигурация темноликой Пресвятой Девы — Черная Госпожа.

Чудотворная скульптура, которой, коль скоро верить преданию, касался штихель
самого апостола Луки, прошла выше все испытания, выпавшие бери долю Каталонии.
В самые злые время, в периоды гонений, когда Монсеррат подвергался опустошению,
монахи-бенедиктинцы прятали Черную Мадонну в горных тайниках. Репутация о Деве
Марии из Монсеррата пересекла океан в один голос с монахом Бернатом Бойтом, сопровождавшим
Колумба. Любой из каталонцев считает своим долгом ежели и бы раз в году вызваться
на Монсеррат и поклониться Черной Мадонне, неужто, как ее называют в народе,
Моренетте — так есть Смуглянке. «Тот далеко не будет счастлив в браке, кто именно
не приведет свою невесту в Монсеррат», — чу в Каталонии.

Горы, подобные Монсеррату, в России называют Столбами: Красноярские
Столбы, Ленские Столбы… В Монсеррате лакомиться и своя скала-Монах, и своя
Взлет, и свой Палец. Есть и камень, удивительно напоминающая лик самой Мадонны…
Вседневно десятки туристских автобусов втягиваются вдоль узкому серпантину
на «плечо» Монсеррата, к стенам монастыря Безукоризненный Марии. Никто
не знает прежде, как встретит гора: тотальный ли стеной ливня сиречь ослепительным
солнцем, — гроза здесь изменчива, как бабий характер. На площадке ранее
входом в храм всегда многолюдно. Туристы, к которых Монсеррат, как нововведение,
— лишь экскурсионный сценка, стремятся сразу проникнуть к Мадонне, только во
время мессы подступ к ней закрыт. Специальные воротца в фронтальный галерее
отворяются строго в отведенные кулон, и тот, кто дождется своей очереди,
сможет предстать пизда темными ликами Мадонны и Младенца, для того чтобы поделиться
с ними отчаяньем возможно ли надеждой, обратиться с мольбой али просто взглянуть
на ту, фигли больше восьми веков спасала и хранила Каталонию.

Больше монастыря есть только вдвоём пути. Один — узкая, «муравьиная»,
путик, ведущая к старому отшельническому скиту получи и распишись самую вершину Монсеррата,
— тама, где высятся сплотившиеся около монашеской обители каменные великаны.
Противолежащий путь ведет к кресту. Симпатия воздвигнут в километре от монастыря, получи
краю скалистого уступа, из-за которым обрыв в несколько сот метров. Тропа
к кресту хорошо заасфальтирована: по слухам, ею прошло немало самоубийц.
Возлюбленная начинается от памятника виолончелисту Пабло Казальсу — одному изо величайших
сынов Каталонии, чья соул, если бы она зазвучала в Монсеррате,
могла бы отбивать хлеб с «эоловой арфой» свободного горного ветра.
Стальная магистраль идет по крутому склону, ведь и дело ныряя под «кровлю» уцелевшего
нить. На полпути ее перегораживают незапертые портал. На чугунной ограде
— латынь: «Благородный архангел Михаил, защити нас в сражениях!» И
надо воротами сам архангел, бесчувственный и невозмутимый, с простертой оберегающей
рукой, ото которой, увы, осталось лишь только плечо…

Чем ближе к кресту, тем больше ветер, и тому, кто решил слить счеты
с жизнью, трудно хорэ передумать: ветер — в спину, торопит, давит, толкает
к пропасти…

Идеже-то на одной с боковых вершин Монсеррата жрать арка естественного
происхождения — великий сквозной пролом в скале. В конце XIX века нашелся
Вотан каталонец, которому захотелось определить в этой арке колокол, так
грандиозный проект не встретил поддержки. «Аркбутан» Монсеррата осталась
пустой, а оный каталонец — кстати, его звали Антонио Гауди — прославил Господа
по-другому.

Данте архитектуры

Лет, может, сверх пятьдесят, когда сломают окружные дома, давая простор
взгляду, и парламент будет, наконец, таким, каким задумал его в прошлом столетии
Антонио Гауди, нет-нет да и все 18 башен собора Святого Семейства — и стасемидесятиметровый
«Мессия», и «Дева Мария», и «евангелисты»,
и «апостолы» — поднимутся надо Барселоной, — тогда, чай,
и станет зримой подозрение, как бы встающая назади собора, — тень Монсеррата.

Церковь Саграда Фамилиа вырастает с-под земли с каким-в таком случае геологическим
упрямством, свойственным чуть только горным породам. Он борзо инороден и архитектурному
стилю города, и эпохе — аж нынешней. Одни его проклинали, некоторые превозносили
— и в результате, хоть недостроенный, он стал символом Барселоны и останется
им на века, если не навсегда. Небезосновательность этого очевидна, когда оказываешься
по сравнению: сразу ясно, что софия — творение гения. Но так же зримо в нем
и вторжение иных, высших сил. «Леший дышит, где хочет», — сие
объединяет горные пики Монсеррата с колокольнями Саграда Фамилиа.

В соответствии с замыслу собор должен превратиться в лед архитектурным воплощением Нового Завета.
Возлюбленный строится с 1883 года, только причина «долгостроя» отнюдь малограмотный в
грандиозности проекта. Саграда Фамилиа возводится чудно на частные
пожертвования и получи скромные доходы находящегося в нем музея. Организация
движется вперед черепашьим шажком, и уже пятое поколение барселонцев наблюдает
несуетное начало архитектурного шедевра.

Гауди руководил строительством первые 43 лета — покуда был жив. Со свойственной
ему скрупулезностью спирт вычертил и смакетировал все детали, а поднять успел
только видимость Рождества…

В те годы дьявол жил прямо в соборе, для стройплощадке, в тесной, заваленной
чертежами каморке. Оплаты своей работы без- требовал, все добытые состояние
вкладывал в строительство и черпал жизненную энергию, казалось, с самого
собора, который, существовал раз такие пироги только в его воображении.

Танаис Антонио жил более нежели скромно: питался в основном салатом, дешевыми
фруктами, смешивая их с молоком. Носил, правда и не без щегольства, кто (всё
один и тот же убранство, пока тот не стал в такой степени стар, что прохожие возьми
улицах стали принимать Гауди вслед за нищего и подавать ему милостыню. Раз такое дело
друзья тайно изъяли сии обноски и, сняв с них мерку, купили бери базаре для
Дона Антонио новомодный костюм.

Гауди жил анахоретом, как по нотам представляя, вероятно, какой пыткой
была бы совместная проживание с ним для любой бабье. «Чтобы избежать
разочарований, никак не надо поддаваться иллюзиям», — оправдывался симпатия, утверждая
при этом, будто каждый человек должен еть Родину, а семья — свой хижина. «Снимать
дом — все в одинаковой мере что иммигрировать», — убеждал других Гауди, маловыгодный имевший
ни семьи, ни угла и всю свою содержание строивший дома для других. Все же,
Родина у него была — Каталония. Не более того один раз за и старый и малый 74 года жизни дьявол оставил
ее (совершив в 1887 году короткую поездку в Марокко и Андалусию) и ажно
собственную персональную выставку в Париже, в 1910 году, никак не удостоил своим
присутствием.

Ему счастье улыбнулось: здесь, на земле возлюбленный нашел своего ангела-хранителя. Сие был
Дон Эусебио Гуэль — персонажей с тонкой душой и тугим кошельком. Некто боготворил
Гауди, снабжал заказами, финансировал многие его проекты, казавшиеся окружающим
безумными. Затрата на архитектурные чудачества Гауди приводили управляющего
Гуэля в видали. «Я наполняю карманы Дона Эусебио, — сокрушался дьявол, —
а Гауди их опустошает!»

У Гауди были отличаются как небо и земля глаза: один — близорукий, второй — дальнозоркий,
но спирт не любил очки и говорил: «Греки очков далеко не носили…»

Его архитектура была до того же далека от общепринятой, по образу геометрия
Лобачевского от классической, Евклидовой геометрии. Казалось, Гауди объявил
войну асимметричный линии и навсегда переселился в подсолнечная кривых поверхностей. Образцом
добродетели он считал куриное грена, и в знак уверенности в его феноменальной
природной прочности одно перепавшее носил сырые яйца, которые брал с на лицо для
завтрака, прямо в карманах брюк. Когда-то, выходя из церкви, симпатия попал в
объятия своего друга — барселонского мэра. Как я погляжу, все бы обошлось, однако
кто-то в этот дни толкнул Гауди в спину. Долговечность куриных яиц оказалась
безвыгодный столь беспредельной…

В 1924 году его, семидесятидвухлетнего старика, арестовали из-за то, что
он безлюдный (=малолюдный) пожелал объясниться с полицией согласно-кастильски. Он просидел малость
суток в камере, демонстративно отвечая возьми все вопросы полицейских только-тол
по-каталански. Когда, в конце концов, его отпустили, симпатия сказал друзьям:
«Я бы чувствовал себя трусом, разве что бы в тот момент предал стиль моей
матери».

Через плохо года после этой истории его сбил трали-вали. Очевидно, Гауди
пребывал в привычной на него отрешенности, переходя пути. Неузнанного,
в бессознательном состоянии, в ветхой, согласно обыкновению, одежде, его доставили
в больницу Святого Креста — специфический приют для бедных. Что за притча!,
но именно в этой больнице некто и хотел умереть.

Его похоронили тамо, где он жил и работал, — в крипте недостроенного
собора.

Монетки получай Рамбла

Чем старше кампан, тем глубже его шелест. Меняется структура бронзы и,
итак, перед тем как ахнуть, колокол звучит лучше на) все про все. Так
считал Антонио Гауди и ходил навострить (насторожить) уши колокола на закате: кончающийся день
и старая бронза…

В готическом квартале Барселоны полумрак сгущаются рано. Здесь, (языко в
горах: на вершинах до этого времени сверкает солнце, а внизу, в ущельях, сейчас воцаряется
полумрак. По дну узких улочек струится смутность, сгущаясь у стен кафедрального
собора. Его вызубренный шпиль-клинок, багровый в закатных лучах, можно представить
мачта тонущего корабля, погружается в ночка последним. Скоро зажгутся витрины
магазинов, засияют фонари, и до сих пор преобразится. Но пока покамест колокола звучат
по-особому и место неотделим от природы, ловишь себя получи и распишись мысли: рядом с
горами должна взяться река. И она есть — сие, как в Таррагоне, конечно, Рамбла.
Речка — бульвар.

Каждый приезжий в обязательном порядке попадает на барселонский Рамбла, а и на
местных жителей бульварчик действует с особой притягательной против воли: старики
приходят днем — насидеться на лавочке с тенистой стороны, юность устремляется
сюда вечером. Барселонский Рамбла — сие горный поток, течение которого
вечно) что-то делает встречное. Но в каком бы направлении возлюбленный вас ни увлек, кровь из носу
выносит к свету: либо к морю, держи Плаца де Порталь -де ла Пау, где возвышается
прачеди «каталонцу» Колумбу, либо в площадь Каталонии, где
в 1936 году барселонцы дали побои фалангистам, а сегодня хозяйничает самая
большая в городе стадо голубей.

На закате стремнина Рамбла особенно сильное. Гиды советуют туристам мало-: неграмотный
вешать фотоаппараты на шею, а туристкам — покрепче придерживать свои сумочки.
Так вряд ли стоит гипертрофировать опасность водоворотов: в их центре — завсегдатаи
Рамбла.

«Персонажей-статуя», весь словно амальгаммированный серебром;
попрыгунья фламенко, яркая, праздничная, хоть и уже забывшая, наверное,
фигли такое ангажемент; бродячий укротитель не от мира сей, с маленьким
цирком на колесах. Они отнюдь не просят подаяния (ведь они — каталонцы!), они
работают, занимая в таком случае место, которое им отвел Рамбла. Одна брошенная монетка
— и народа-статуя шевельнется (оказывается, некто все замечает!), танцорка
одарит вас улыбкой, исполнив благодарственное жете. Только дрессировщик слишком
контия занят своим зверинцем: огарь, собачка, нечто пушистое в поводке и кто-то
скребущийся в глубине зарешеченной повозки. Часом начнется спектакль? Не
знают ни посетители, ни дрессировщик…

Песеты кидают и в лада всеми фонтан «Лас Каналетас», напиток
которого, говорят, навсегда привораживает к Барселоне. Сверху старых монетках,
которые единаче в ходу, виден строгий разрез каудильо. Он обращен нате Восток
— в сторону Каталонии. Получи новых монетках другой специальность — профиль короля.
Некто смотрит на Запад.

Барселона, Каталония